Во всём ты виновата, В чём я перед всеми прав. Ты смотришься очень горбато, Больна, как истлевший минздрав. Не побаловало здоровье Твой зелёно-сереющий нрав. Ты - молоко коровье Из жухлых и сгнивших трав. Ты кругла как надутые щёки, Ты умна как сухой пузырёк. Твои глазки безвольно жестоки, Твоя вечная фраза: "Ёк". Ты закатишься вскоре за раму И над рамой чуть позже взойдешь. Как бывалая, пошлая дама, Ты синюшная в небе плывёшь. Но а я же, ночная подружка, Обнимаю тебя вновь и вновь. Ты ушла и измята подушка. Удивляюсь: вот это любовь! И прощаясь, ты виновато Шепчешь мне, поправляя рукав: "Ты смотришься слишком горбато, больной как истлевший минздрав…"
Летний напиток в полупустом бокале По капле тревожит осенне-дождливую грусть
Что случилось с Мэри? Она пляшет на дубовом столе, Она кушает свежий ельник, Давит мух на оконном стекле. Мэри, деточка Мэри, Зачем ты съела диван, Украла из дома дрели И помяла чугунный жбан? Мы держали тебя за ручку - - Ты оторвала её. Мы учили бояться тучку. Ты промочила бельё. Ты не любишь домашних животных, Но ныряешь под ванной в бетон. Твоя кожа всё время потная. Я в сомненьи: вдруг ты это Он? Я боюсь тебя, Мэри, Мэри! Я смотрю, как ты режешь мне грудь. Там в разрезе прячутся дрели. Мне смешно, но уже не вздохнуть. Мэри, девочка Мэри… Вот и ангелы гимны поют. Мэри, кровавая Мэри, Что ж ты съела печёнку мою?!
Посвящаю своему
дедушке Коле.
Едет бог на автобусе И осматривает свои владения. Ещё раннее утро, Многие спят или устало ворочаются. Птицы не поют - - В общем, всё на стадии пробуждения. Солнце выходит из облачной пелены И на ранний свет корчается. Бог, чуть не заснув, клюя носом, Подходит к двери. Серые очертания толстых труб - - его остановка. Неожиданно вопрос: "Ваш билетик?" - "Бери!" - - показывает бог фигу и получает чуть выше своей божьей бровки. Подбредает боже в тумане К ржавым воротам, Растирает пальцем на звонке Грязь недельную. Слышится бабье "Пропуск?", и ткнув бумажкой, Бог уже по заводу Направляется куда-то в жопу, В свою котельную. Какая неожиданность - куча людей На участке, где бог каменщиком. Оказывается, позавчера ночью, когда всей Бригадой нажрались, сидя на кирпичах, Сыч, Их бригадир, встал и полез на Трубы верхотуру, сказав: "Товарищи! Я, бля, пройду там круг и Ничаво, и, когда все, не дождавшись, ушли, Гробанулся метров со 100. "Эй, Игнатьич!, - - окликает бога евоный друг и продолжает, - Старый чёрт: залил собой весь котёл, протух за выходные, а нам достраивать… Ладно, пошли пить водку К начальнику, а то пошлёт За простой на пенсию. Не хочу старика расстраивать." Ситит господь в вонючей комнатушке С двумя собутыльниками. Им каждому лет за тысячу, И пузовья дряблые набиты окрошкою. Рядом по телевизору ведущие Передают новости своими рыльниками. Бог разопрел от градусов и тихонечко Вспоминает прошлое. Был бог молодой, "пилил" Да на весь двор двухрядкою. Всё село танцевало, Молодухи к нему, а он наяривать. И в сено, и в лес, а потом - - дом с грядками. А теперь? Ладно, пожил… "Эй, дед, пора отваливать!" И точно темень, луна. Снова допились до ночи! Опирается дряблый бог о куст И ползёт вокруг До изнеможения. Приполз. Кажется, остановка… Одиннадцатый. Где поручни?.. Ночь. Спи. Господи. Спи. Спи в автобусе, Не смотри на свои владения!
Какая-то тёмноволосая фея
с первого этажа, из квартиры №78 ,
насмотревшись через стекло на моё любовное блеяние,
выключила в кухоньке свет и
ушла спать или расчёсывать в ванной волосья.
Девчонка, маленькая принцесса,
Была приглашена мной на просмотр чужой машины.
Ко мне не выказав ни малейшего интереса,
она, дымя папиросой, уплыла в сторону 24-часового магазина.
Светофор мигал , королева ларёчница
дала сперва бутыль с другой этикеткой…
Без суда и войны поменяла -
- нам ругаться не хочется,
и мы идём к скамейке распивать портвейн
по нашему давно сложившемуся
чудесному
королевскому
этикету.
Жизнь стреляет - всё громко да мимо. Я кривляюсь в пустых зеркалах. Мои будни пусты, но терпимы - дни и ноченьки серых рубах. В кувырке поздоровалось солнце, разминулась на вечность луна… Я, наверно, похож на японца, когда пью слишком много вина. Разливаются городом судьбы и гниют по грехам, по клочкам. Всё смотрю на себя - вот бы пнуть бы! Пнуть глазами по мутным очкам. Сникерс кушает асенезатор: сам говно и говно лезет в рот. Зависть злобова - мой Альма-матер. Моё крёстное имя "урод". (?!..) Шелушатся носками ноги, протирается ленью джинса. А мои покровители-боги ковыряют прыщи в небесах! Хрипло кашляет в ноги болонка. Во дворе с утречка свежачок! Как сухарик действительность ломка. Моя девушка лезет в бачок. Что-то ищет, копается, шамкает. Ей на вид 50-60. Её волосы сальные, гладкие по асфальту тоскливо шуршат. Моя девушка, дряхлая, зыбкая, пред дорогою благослови, чтобы быт одолел в поединке я ради жизни, добра и TV.
…осень. Листья начинают падать;
шуршат, раскрашиваются и поскрипывают.
Где-то в хвойном лесу в морозное утро лапоть
одевает лесник, не чувствуя осени. Воспитывают
укутанных карапузов няни в Михайловском садике,
говорят: "Живите, как знаете, лишь не взрослейте,
потому что взрослость, дорогие мои безобразники,
слишком сладка и пьяняща, чтобы давать её детям."
…осень. Капает с неба плавленый лёд
и ползёт по стеклу, карнизу, бетону.
Лёд скрипит на ветру и с надеждою ждёт,
что умрёт, застынет, снова умрёт и на миллионы
белых пчёл распадётся зимой, и закружатся
снеги и снежики по площади воздуха вектором ветра.
Загудит ток в проводах, с ужасом сузятся
трубы с горячей водой, лопнут - пар километрами!..
…осень. Вспоминали будущее. Сегодня
аналогично завтрашнему по мнению холода.
…осень. Я лист один вечером мёртвый поднял.
Он храпел
и урчал
от ЖИВОГО
голода !
…
…осень. Желтеет красный, синий и прочие.
Смерть-желток в непорочном белом.
…осень. На стройке строят рабочие
и строительные величины пишут в воздухе
жёлтым мелом.
Я сижу на табуретке, Сердце бьётся - тик, тик, тик. А в окошечке соседка Подстригает свой цветник. Розы красные, как я, Среди зелени стоят. Я машу им головой, А соседка мне - рукой. Появился вдруг мужик, И ножом он сделал ВжИк!… Весь цветник рукой подмёл, И соседку он увёл. Я сижу на табуретке, Головою - тик, тик, тик. А в окошке мне соседка Сердце режет как цветник. Расстройство пищеварительной системы.
Был вагон В 21 плафон, Каждый из которых горел, Кто-то читал, воспользовавшись светом, Кто-то спал, кого-то вообще нету. Главное - - мотор тарахтел. Был лес, Темно, потому что ночь. Снег, потому что зима, Слякоть, потому что тепло, Дым, потому что курил, Я, потому что был И проч. … Был свет, день, Потом магазин, но прежде Дохлая крыска. …раскинулась кверху лапками на белом снегу, рядом ходили дамы с шавками и огромными псами в человеческий рост, которые вовсе не гавкали, но красноречиво молчали: "Рядом со смертью справлять надобность не могу!.." и крыска не двигаясь на снегу продолжала лежать и ждать чего-то божественного. Как-то было тихо. Было покойно, но вскоре Лихо проснулось наконец, И стало совсем сыро: Всё вокруг потекло, Снег начал отступать к сугробам, Уступая место дорогам Живого и шевелящегося грязного мира. Шесть сигарет Было, а потом умерло. Шесть сигарет - - много это или нет? Для человека это треть пачки. Для доходяги это вся его скудная заначка. А для муравья? Для муравья это мучительная бесконечность, яд, огромная муравьиная тропа, сотканная из смертоносного тленья и задыхающегося небытия. Вот что значит шесть сигарет для обычного муравья! - "Вот и всё". - "А вот и не всё". За этим спором опять вагон, Опять двадцать один горящий плафон. И чей-то громкий, Тарахтящий невпопад мотор. Стук разбалтывающихся рельс И очередной уже кажется Рассасывающийся запор.* * *
Как же кисло писать стихи О добре, о любви и о боге, Все они чрезвычайно убоги, Голословны, сопливы, плохи. Как же терпко писать стихи Об идеях, крови и желаньях, О своих низкосортных страданьях, О разладе сердечной трухи. Как забавно писать стихи О любви академика Йоффэ, О нечаянно пролитом коФФэ, О невестах, что вечно глухи. Как же страшно писать стихи О спасительной силе фантазий… О простой, о прижизненной грязи, Лишь о грязи пишу я стихи.Макс